(cоциально-философские и
политико-правовые аспекты феномена суицида)
политико-правовые аспекты феномена суицида)
И.П. Красненкова
На исходе веков человечество в который раз задается проблемой quo vadis. Социальный позитив оказывается возможным в теории, но, как правило, мало вероятным на практике. Антилогика истории фиксируема проще любой исторической логики. Какой нибудь добропорядочный социолог-интеллектуал по-прежнему производит впечатление если не наивного, то, по крайней мере, утопически, оторванно от современных реалий общественной жизни, мыслящего чудака, наподобие сумасшедшего "дока" из американского фильма "Назад в будущее". Экзистенциально поставленная проблема несоответствия человека миру, мира — человеку приобретает черты глобальности. На таком социальном фоне стоит ли удивляться "помолодению" суицида, интенсивности его роста и всеохватывающему характеру "черного феномена", вовлекающего в свой круг не только мыслящие существа, но и "неразумных" животных. Думаю, что все-таки удивляться стоит, необходимо, ведь даже от такого рода удивления рождается философия.
***На протяжении почти уже двух веков неподдельное удивление вызывает у философов, культурологов и социологов ряд загадочных суицидальных констант, в числе которых преимущественно сознательный характер самонасилия, а также стабильность сопровождающих самоубийство асоциальных факторов, к которым относят время дня, пол, возраст и сезон совершения насильственного деяния.
С того момента как измерение интенсивности суицида стало частью демографического знания, суицидологи различного толка вынуждены констатировать, что разные эпохи существования человечества имеют почти постоянный процент лишающих себя жизни в состоянии сумасшествия, или невменяемости, а именно: 17%-20% от общего числа добровольных смертей, — тогда как жертва самонасилия (или "самоагрессии", по выражению американских суицидологов), не обремененная ни какой-либо психопатией, ни сложными обстоятельствами личной жизни, ни порочными склонностями, годами вынашивает зловещий замысел самовольного ухода из жизни и, дождавшись подходящего, по ее расчетам, момента, немедленно претворяет его в жизнь. Видимо, именно эта особенность суицида побудила современных медиков, микробиологов, химиков-органиков, а также психиатров-практиков искать в человеческом организме "вещественное" подтверждение скрытой предрасположенности к самоубийству, что повлияло на обнаружение специфики влияния на мозг человека понижения уровня содержания в нем серотонина в качестве своего рода "предсказателя" суицидального поведения. Однако сами исследователи, в лице, например, ведущего специалиста в этой области профессора психиатрии Колумбийского университета Джона Манна, вынуждены были констатировать, что на протяжении всей человеческой эволюции уровень серотонина поражает своими стабильными показателями, понижение уровня его содержания в клетках мозга недостаточно для научного предсказания суицида, также как использование этого вещества в клинических целях по меньшей мере проблематично, ведь "успеха" добиваются, как правило, по мнению ученого, те самоубийцы, которые "заботливо планируют" самонасилие, а не импульсивно действующие личности с разбалансированной нервной системой, поэтому серотонин может выступить в качестве "фактора риска", но не может кардинальным образом повлиять на раскрытие "печальных секретов" этого явления.
Не только такое новое направление как нейробиология, но уже достаточно давно и медицина, и психиатрия пытаются дать четкую дефиницию понятию "сознательный суицид". Считается, что сам термин "суицид" стал использоваться суицидологами с момента опубликования в начале нашего века знаменитого исследования-эссе о самоубийстве французского социолога Э.Дюркгейма, сосредоточившим свое внимание в основном на сознательном характере феномена.
Сегодня суицидологи, как правило, определяют сознательный суицид как результат проявления дееспособной воли, когда страдающим лицом является сам активно действующий субъект, знающий об ожидающих его результатах и сознательно выполняющий план насилия. Перед нами, таким образом, обнаруживает себя феномен особой болезни сознания, для которой еще не придумано медицинского термина, но именно по этому своему показателю он становится объектом пристального внимания философов, социологов и даже политиков.
Исторические корни явления сознательного суицида обнаруживают не только социально-философские, но и политико-правовые аспекты рассмотрения этого феномена. История человечества (известная нам по различным источникам материального и духовного характера) доносит до нас различные трактовки сознательного суицида. С очевидной определенностью можно выделить существование ритуального самоубийства на Востоке (сэппуку=харакири и сати), понятие о суициде как о "легкой" и даже "приятной" смерти периода родо-племенных отношений и некоторых периодов античной истории, а также понятие о греховности самоубийства в рамках христианской культуры. Такой разброс оценок приблизителен, т.к. даже в рамках названных культурных ареалов существовали диаметрально противоположные оценки этого деяния не только с этической, но и политико-правовой точек зрения.
Любопытно, что уже в ХХ веке периодически происходит возврат к наиболее архаической форме "старческого альтруизма" (самоубийство стариков, человеческие жертвоприношения в древних обществах), например, в трудах знаменитого русского микробиолога и геронтолога И.И.Мечникова, при постановке проблемы эйтаназии современными медиками-онкологами.
В газете "Совершенно секретно" N 10 1996 года, а также N 2 1997 года были опубликованы материалы с характерными названиями: "Доктор смерть" — об американце Джеке Кеворкяне — враче, помогающем безнадежно больным "легко" уйти из жизни — и "Майданек на дому" — отклики читателей на статью о докторе-убийце. Подборка писем указывала на дифференциацию мнений читателей по затронутому вопросу, даже учитывая тенденциозность преподнесения материала любым средством массовой информации, нетрудно предположить достаточное количество откликов как "за", так и "против" эйтаназии не только в нашей стране, но и в мире. В подтверждение этой мысли можно констатировать тот факт, что в сентябре 1996 года впервые в истории человечества на законных основаниях позволили умереть больному раком простаты в Австралии, в одном из своих штатов легализовавшей такого рода стороннее вмешательство.
Экскурс в историю проблемы обнаруживает, что именно христианский взгляд на смерть и человеческую свободу привнес нечто совершенно новое в оценке суицидального акта (излишне напоминать о важности влияния христианских ценностей на современную культуру на протяжении всего последнего тысячелетия), по сравнению с восточным ритуалом или античным чувством собственного достоинства (особенно в форме политического самоубийства эпохи римских императоров). Вместе с правом на абсолютную индивидуальную свободу человек в христианском мире получил и особую форму искушения этой свободой — искушение смертью по своему разумению с большей силой, чем в античные времена, т.к., хотя античный мир и знал массовые самоубийства, таких эпидемий самоубийств, какие возникли в христианскую эпоху, особенно в наш век технического прогресса и экологических тупиков, он все-таки не знал.
Совсем недавно, в конце марта прошлого 1997 года, Америка была шокирована трагедией в фешенебельном предместье Сан-Диего — Ранчо Санто-Фе — крупнейшим в ее истории массовым добровольным самоубийством 39 человек, принадлежавших к культовой организации "Врата Небес". Журнал "Тайм" оценил эту трагедию как намечающийся в США "кризис веры".
Христианство осуждает самоубийство в качестве следствия впадения в смертный грех уныния, а также как форму убийства в нарушение заповеди "не убий!" (постановление Тридентского собора 1568 г. согласно истолкованию Блаженным Августином шестой заповеди). Эпоха "первых христиан" практически не знает самоубийства (Новый Завет дает в качестве примера две судьбы: отчаявшегося получить прощение своему предательству самоубийцы Иуды и преодолевшего отчаяние троекратного отречения от Христа апостола Петра). Русский философ В.С. Соловьев дал замечательную по своему проникновению в суть проблемы интерпретацию греха уныния (отчаяния) в "Трех разговорах" (см. "Разговор второй").
Век Просвещения в лице Д.Юма и Ж.Ж.Руссо сломал представление об абсолютной неприемлемости цивилизованным человечеством права человека на смерть. Логическим завершением такого по существу атеистического взгляда на самоубийство в истории человеческой культуры явилось принятие советским законодательством в 1922 году в России статьи 148 Уголовного кодекса, совершенно исключающей наказуемость самоубийства и покушения на него и карающей лишь за содействие или подговор к нему.
Следует отметить, учитывая общую направленность рассмотрения феномена суицида в моей статье, что Россию отличало от многих европейских государств более взвешенный и дифференцированный подход к этому явлению общественной жизни: законы, карающие самоубийство, постоянно уточнялись и дополнялись. Так, например, до проведения реформ Петром Великим предусматривался только суд церкви и никакой уголовной наказуемости за покушение на самоубийство или за самоубийство. Первые формы наказуемости сознательного суицида появляются в военном уставе Петра Первого за 1716 год. Позже по русскому законодательству классифицировались 2 вида самоубийства: суицид, совершенный в состоянии вменяемости (уголовно наказуемо), и в состоянии невменяемости (ненаказуемо), причем меры, предпринимаемые в отношении сознательно покушавшихся на собственную жизнь, постоянно смягчались (см. Уложения о наказаниях 1845, 1857, 1866 и 1885 годов). Не подвергались в соответствии со статьей 1474 Уложения наказанию лица, которые пошли на смерть по великодушному патриотизму ради сохранения государственной тайны или из желания сохранить честь и целомудрие (самоубийцы такого рода не лишались церковного погребения, все их распоряжения оставались в силе).
Для сравнения с приведенным дифференцированным подходом к оценке суицида в России достаточно привести несколько примеров европейского законодательства: Англия смягчила кару за самоубийство только в 1870 году, лишь в 1961 отменила уголовную ответственность за суицид; уголовное законодательство Нью-Йорка считало покушение на самоубийство преступлением до 1919 года. Россия под давлением передовой правовой мысли по Уголовному Уложению 1903 года уже не считало самоубийство преступлением, а предусматривало ответственность только за подговор к самоубийству.
Таким образом 148 статья Уголовного кодекса от 1922 года в советскую эпоху явилась логичным завершением отечественного правотворчества. Однако мы оказались не застрахованы от другого рода крайности: в нашу бурную эпоху всякая суицидальная попытка без криминала стала рассматриваться в СССР как явление исключительно психопатологического ряда, результатом же выступило не снижение суицидальных показателей, а их неизменный замалчиваемый властями рост, так что когда суицидальная статистика стала для нас реальностью, мы обнаружили фантастические по своей удручающей сути показатели по самоубийству. В СССР произошел на основе нового уголовного законодательства возврат к "эскиролевской" концепции самоубийства, жестко увязывающей суицид с душевной болезнью, сознательная же форма самонасилия стала расцениваться как умышленное доведение (подговор) до самоубийства.
В советское время был ликвидирован сектор социальных аномалий при Центральном статистическом Управлении. В этот период нашей истории существовала официально признанная статистика только по доведению до самоубийства, она обнаруживала странные демографические перекосы: большинство такого рода самоубийств совершалось в сельской местности (более 51 процента), несмотря на то, что суицид в мире преимущественно — явление городское; уровень образования самоубийц был в основном средний, или неполный средний, тогда как феномен сознательного суицида чаще фиксируем в высоко интеллектуальной среде (в царской России, например, это офицеры флота, представительницы высших женских учебных заведений, известные поэты, художники и т.д.); по своему социальному статусу советские самоубийцы — это чаще всего колхозники или домохозяйки (вся сравнительная статистика приводится на конец 80-х годов, см. в кн. И.А.Алиева "Актуальные проблемы суицидологии." Баку, "Элм"., 1987).
Несмотря на явную неполноту информированности по суицидологическим вопросам исследователи вынуждены были констатировать преимущественно сознательную природу "самоубийства с человеческим лицом" (прежде всего об этом свидетельствовала тщательная спланированность доведенными до самоубийства суицидального акта). Интеллектуальный же характер самоубийства, как тогда казалось, нашел себе "благоприятную" почву в среде русской эмиграции, чему посвящена талантливо написанная статья Н.А.Бердяева "О самоубийстве".
Современные средства массовой информации в нашей стране отличает, как мне видится, значительная тенденциозность в преподнесении материала по суицидальной статистике, связанная с политической ориентацией изданий (например, "Известия" и "Советская Россия" акцентируют внимание на суициде в среде рабочих, объясняя их социальной напряженностью из-за невыплаты зарплат, однако, объяснить ночной выстрел в кабинете директора Федерального ядерного центра в Снежинске Владимира Нечая /1996 г./ или самоубийство акад. Легасова /1988/ с позиций социального детерминизма оказывается гораздо труднее; журнал "Огонек" пытается обосновать суицидальный всплеск в Европе и России длительным существованием тоталитарных режимов на их территориях, но обходит молчанием высокие суицидальные показатели в США и других демократически ориентированных государствах). Такая предвзятость в оценке "черного феномена" вредит серьезному научному анализу этого явления. Публицисты не обременяют себя вопросом, почему "расширенный суицид" (т.е. самоубийство, отягощенное убийством родственников) не встречался в блокадном Ленинграде, когда реальностью была смерть от голода, но встречается сегодня, когда, по их предположениям, основным провокатором является невозможность прокормить семью из-за несвоевременной выплаты зарплаты.
Сегодня мы возвращаемся на круги своя: в нашей статистике: все основные показатели по суициду приобретают характер присущей им универсальности, однако, очевидно, что такого рода универсальность не утешительна. Причины коренятся глубже, чем это можно предположить при беглом взгляде на "событие". Хотелось бы, однако, заострить внимание социологов и политиков на том, что сознательный суицид может выступить в качестве той лакмусовой бумажки, которая поможет отличить черное от белого на протяжении всей нашей противоречивой истории последнего столетия как в сфере нравственности, так и в области политической.
Не следует забывать, что несмотря на специфическую суицидологическую статистику в нашей стране в советское время отнюдь не в эмиграции покончили собой такие яркие личности как Марина Цветаева, Владимир Маяковский, Александр Фадеев, акад. Валерий Ал.Легасов. В саратовском "Новом стиле" даже появилась статья с версией — "Гагарин совершил самоубийство" (хотя сама эта версия гибели известного космонавта опровергается).
Для того чтобы плавно перейти к рассмотрению социального подтекста сознательного суицида, необходимо в сжатом виде остановиться на той идеологии, которая составила "нерв" борьбы либеральной общественности в России и за рубежом за "естественное право" человека на смерть.
В XVIII веке философ Д.Юм утверждал в своем знаменитом эссе "О самоубийстве": Постараемся же вернуть людям их врожденную свободу, разобрав все обычные аргументы против самоубийства и показав, что указанное деяние свободно от всякой греховности и не подлежит какому-либо порицанию в соответствии с мнениями древних философов" [1]. Однако все эссе выстраивается как опровержение тезиса о свободе человека и более походит на скептический фарс по поводу относительности какой бы то ни было свободы в мире, не исключая права человека на "свободу" распоряжения собственной жизнью.
Внутреннее противоречие, скрытое в просвещенческом истолковании индивидуальной свободы личности имело печальные последствия, т.к. по существу разрешало человеку ошибаться, как ему заблагорассудиться, но даруя право на ошибку, не решало тех мучительных внутренних проблем, которые ставят личность на грань между жизнью и смертью, обрекая на выбор последней, что собственно и подтвердил печальный опыт законодательства в нашей стране.
Подведем предварительные итоги: историко-культурологическое исследование феномена самоубийства вне конкретного социального контекста приводит к своеобразному "тупику" многознания, которое, по мысли древнего философа Гераклита, "уму не научает", однако оно с очевидностью обнаруживает индивидуалистический характер самонасилия даже в альтруистических суицидальных актах, даже под гнетом обезличивающей статистики советского периода в нашей стране. Сквозь толщу условностей, обрядов, обычаев, традиций проступает биение живого пульса личности, помещающей себя в рискованные обстоятельства ("пограничную ситуацию" между жизнью и смертью), путеводной же звездой такой личности выступает специфика человеческого сознания, его способность к рефлексии, связанность в нем интеллекта с волевым началом (или "практический разум", в терминах И.Канта).
Не случайно в своих оригинальных исследованиях современный английский ученый Р.Дж. Фрей (R.G.Frey, Univ. of Liverpool, author of discussion note "Did Socrates Commit Suicide?") различает суицид и смерть от самоповреждения, ставя проблему: всякое ли самоубийство действительно само-убийство, т.к. изначально можно рассматривать суицид в 2-х планах — узко и широко. С точки зрения Фрея, харакири — это, безусловно, самоубийство как самоисполнение задуманного заранее акта смерти, но вот, если, к примеру, Джон бросился под поезд, то убивает его поезд, а он только поместил себя в рискованные обстоятельства равносильно тому, как если бы он взял билет на самолет, который в полете бы разбился, хотя он об этом и не догадывался [2].
Загадка суицидального сознания — эта та область, в которой может и должна проявить себя современная философская теория, учитывая, конечно, достижения исследователей во всех возможных аспектах рассмотрения этого мрачного явления.
Стоит упоминания, что исследования последних лет, проведенные в нашей стране Амбрумовой А.Г., Тихоненко В.А., Бергельсон Л.Л. и др. также выдвинули перед современными суицидологами проблему о спорном понимании самоубийства как сугубо аутоагрессивного акта психически больного человека, убедительно указав на то, что значительная часть самоубийств совершается психически здоровыми людьми в результате социально-психологической дезадаптации личности в условиях "микросоциального конфликта".
Необходимо отметить, что, как мне представляется, "микро" может стать "макро"-конфликтом, если использовать оценку социальной регулируемости поведения личности, данную в начале нашего века Э.Дюркгеймом. В частности, с точки зрения известного французского социолога, для защиты общества от всплесков массового суицида необходимо отчетливо представлять зависимость сознательного покушения на свою жизнь от степени социальной интегрированности личности. Имеется в виду как возможность жесткой, предельной регуляции поведения личности со стороны общества (например, существование пенитенциарных учреждений — от тюрем до исправительных учебных учреждений; в древности — существование института рабства, в России — крепостничества) — следствием выступает "фаталистический" тип самоубийства, — так и "слабая" регуляция персонального поведения (варианты заброшенности детей в семье, отсутствие уголовной наказуемости суицида в обществе) — как следствие, — "аномический суицид" (особенно в среде подростков, эффект разобщенности, отчуждения).
Обе крайности, по мысли Дюркгейма, одинаково опасны в плане провоцируемости сознательного суицида. Подтверждает данную мысль и существование как эгоистического, так и альтруистического характера самоубийства, которые совершают либо асоциальные личности, либо излишне интегрированные (например, солдат-самоубийца, бросившийся на гранату, спасая жизнь своего товарища).
Интересно в этом плане рассмотреть природу сознательного суицида не только в плане конфликта личности с обществом, но и в плане асоциального характера соотношения личности и ее биологической нормы, учитывая существование таких суицидальных констант как пол, возраст несчастных самоубийц, а также время суток и сезон совершения страшного деяния.
Давно уже принято считать одним из фундаментальных теоретических вопросов социологии и одновременно суицидологии — существование ряда социальных (демографических) констант, в число которых входит странное соотношение 1:3, означающее, что в мире на одну женщину-самоубийцу приходится в среднем три мужчины (не означает ли это эволюционное сохранение той особенности, что более рациональная природа мужчины склонна к сознательному суицидальному акту в большей степени, чем "хаотическая", более защищенная инстинктом самосохранения и сохранения рода, природа женщины).
Философы и математики, инженеры и социологи пытаются обнаружить приемлемые для науки методики исследования "загадочных соответствий". Поиски ведутся в области открытия законов самоорганизации строения и динамики социума, в области изучения влияния на человека генетических, географических, космических факторов, а также в области раскрытия законов числовой гармонии мира. Например, по расчетам создателя "модульной теории социума" А.А.Давыдова получается, что от несчастных случаев, самоубийств и убийств в мире погибает в среднем 8 из 10.000 человек населения земного шара, что, по расчетам ученого, соответствует функции коллапса. Т.о. суицид вносит свою печальную лепту в саморазрушение той системы, которую мы называем человечеством, он также обнаруживает страшную тенденцию "обратной эволюции" в развитии всего живого в ХХ веке, постоянно недооцениваемую современными политиками из-за отсутствия у них менталитета глобальности.
Кроме того, что суицид преимущественно "мужское явление", хотя женщины и опережают мужчин по числу суицидальных попыток, он еще и явление "молодое", т.к. суицидальный возраст без различия пола, национальности, места проживания — это 19-40 лет, т.е. период наибольшей жизненной активности человека. Коррективы в эту константу не внес ни "помолодевший" суицид в США и Европе, начиная с конца 60-х годов нашего века, ни искаженная статистика советского периода в нашей стране, ни культурологические исследования истории анализируемого феномена. Например, когда в странах Европы, США, Канаде, Японии и Австралии стал наблюдаться неизменный рост суицидальных попыток в молодежной среде, а смертность от самоубийства стала третьей ведущей причиной ухода из жизни молодых людей в возрасте от 14 лет и старше, то суицидальный "всплеск" опять-таки пришелся на наиболее "сознательный" возраст (сохраняется по сей день) — от 20 до 24 лет.
Время и сезон сознательного суицидального деяния не менее странны по своим ведущим характеристикам. Ф.Ницше, Н.В.Гоголь, М.М.Пришвин не однажды отмечали особое влияние на психику человека "слепящего" полдня. Именно полдень составляет наиболее опасное в плане суицидальных попыток время суток. Недавно опубликованная в газете "Труд" заметка так и называлась: "Роковые шаги при свете дня". Очевидно, что не мрачные "подвалы" бессознательного, а, напротив, отчетливая ясность сознания с большей вероятностью может стать опасным провокатором суицида в дневные и утренние часы, чем, если бы, акт самонасилия совершался ночью.
В работе "Земля в объятиях солнца" выдающийся русский космист А.Л.Чижевский писал о причинах "весенних кризисов" в человеческом сообществе. Ученый приходил к обескураживающему выводу, что человек сводит счеты с жизнью чаще всего тогда, когда "внешняя природа" менее всего располагает его к смерти в психологическом и экономическом отношении, в частности, не только сезон (весна), но и благоприятные климатические условия (не холод или жара), а умеренный климат центральной Европы, например, выступает в качестве суицидального провокатора. Чижевский настаивал на том, что воздействие окружающей Среды на нашу психику несравненно глубже, чем это представляется обыкновенно с позиций последовательного антропоморфизма. Он делал вывод о предрасположенности живого организма в периоды сезонной солнечной активности к "резким и бурным" психическим переживаниям, включая суицид. Ученый констатировал однако, что только "крайний индивидуализм", подкрепленный рядом внешних влияний, может стать основанием возникновения психической эпидемии в форме коллективного самоубийства (он руководствовался, рассуждая от противного, представлением о том, что в периоды "бури и натиска", т.е. в периоды существования социальных катаклизмов число самоубийств резко снижается, коллективное сознание как бы "съедает" индивидуальность). Т.о. даже такая суицидальная константа как сезон (весна, начало лета) указывает не только на внешний характер влияния жизненных обстоятельств на сознание самоубийцы, но и на глубоко личностный, внутренний характер специфического суицидального индивидуализма (эгоцентризма) [3].
Суицидологи выделяют ряд социальных факторов-провокаторов сознательного суицида: урбанизация общества и как следствие ее ослабление института семьи, раннее половое развитие подростков в городе; последствия непродуманной эмансипации женщин; влияние на сознание средств массовой информации, а также характер вероисповедания и некоторые другие факты общественной жизни.
Согласно исследованию Всемирной организации здравоохранения, по публикациям журнала "Огонек",45,1996, если в 1990 году первыми тремя причинами смертности были воспаление легких, желудочно-кишечные заболевания и болезни новорожденных, то в 2020 году список возглавят сердечно-сосудистые болезни и жестокие депрессии с вытекающими последствиями — резким ростом самоубийств (третью позицию займет гибель от несчастных случаев). Основной суицидальный показатель — количество осуществленных самоубийств на 100.000 жителей на определенной территории также очень высок как для стран с преимущественно неэпидемическим характером заболеваний, так и для России. В США все 90-ые годы отмечены показателем 12 человек на 100.000, в Европе высокие показатели: 40 — 38 человек на 100.000 жителей имеют Венгрия и Швеция, наблюдается рост суицидальных показателей в таких странах как Польша, Австралия, Япония, Англия и др., в России суицидальный показатель в среднем составляет сегодня 23 человека на 100.000 жителей в год.
В целом, как следует из публикации варшавских авторов статьи "Печального секрета не знает никто" из "Голоса здоровья", 12/05/96, N19, в мире каждый день совершается 1.500 самоубийств. По всему миру число погибших от собственной руки превышает число жертв от рук убийц и насильников. Например, саратовская газета "Новый стиль",05/03/97, приводит шокирующий показатель по своей области: в 1995 году от рук преступников погибло 595 человек на фоне 826 погибших самоубийц. В США первой лидирующей причиной смерти (33% от общего числа смертей) были болезни сердца, а в среде молодых людей от 15 до 24 лет — суицид был третьей лидирующей причиной во второй половине 90-х годов. Во Франции, как следует из публикации "За рубежом", 4, 1997, жертв самоубийств сегодня больше, чем дорожных происшествий (12 тыс. погибли наложив на себя руки, 8 тыс. человек погибли от дорожных происшествий в 1994 году), причем на севере Франции случаев самоубийства в три раза больше, чем на юге.
Весь этот печальный список можно было бы еще долго продолжать, если бы не было так страшно и горько за современное человечество, в котором странная "эпидемическая болезнь" захватывает наиболее эволюционно перспективные ареалы жизни, обнаруживая тенденцию развития "вспять", или эволюции "наоборот". Суицидологи практически все сходятся сегодня во мнении о необходимости более глубинной социализации современного человека, спасающей от суицида.
Удивительным образом пророческое видение русскими мыслителями путей к возможному обретению "Града Божия", понимание ими существования "невидимой церкви", устремленность к раскрытию сущности становления "богочеловечества", трактовка понятия "соборности" обретает новую жизнь в истолковании проблемы интерсубъективности учеными, ищущими путей выхода из тупиков "нищеты духовности" современного человечества. Забегая вперед, отмечу, что не вижу иного пути выхода из интеллектуального тупика, который характеризует всякий сознательный суицид, кроме обретения "живой веры", которая одна спасает от уныния, отчаяния, самоубийства, однако проблемой является качество спасающей веры, что опять-таки выступает как задача, стоящая перед теоретической философской мыслью.
Логично будет остановиться после намечающихся в статье выводов на том феномене, что из социальных условий, сопутствующих суициду, особый интерес представляет влияние на него определенного вероисповедания.
Страны мусульманского, иудейского вероисповедания, а также католические христианские страны представляют, как в XIX веке, так и сегодня меньшую опасность для возникновения массовых очагов суицида, чем страны других вероисповеданий и конфессий, такие например, как страны с преобладающим в них христианским протестантизмом (США, Германия, Швеция). Существует предположение, что в нехристианских странах такое отношение к самонасилию продиктовано идеологией фатализма, присутствующей в их религиозных учениях, в католических же государствах — с организованностью церкви как самостоятельной политической силы, строго и подробно регламентирующей поведение своих верующих сограждан. Конечно, такая трактовка во многом справедлива, но далеко не полна, т.к. известно, например, что элемент фатализма в сильной степени присущ индуизму, тем не менее Индия — это родина одной из форм ритуального самоубийства (сати), в такой же католической стране как современная Франция наблюдается в наши дни суицидальный всплеск, во многом, правда, объяснимый полным безверием жертв собственного насилия (достаточно привести в качестве примера трагическую судьбу известной французской актрисы и кинорежиссера Кристины Паскаль — жертвы сексуальной революции в Европе).
Т.о. на путях раскрытия специфики вероисповеданий суицидологам трудно обрести твердую почву под ногами, не учитывая особенности самого феномена веры.
Рассмотрим, наконец, и то, что составляет особенность современного нам общества за рамками национальных, политических и религиозных различий. Особую роль в современных обществах, безусловно, играют средства массовой информации, влияющие на заразительность и коллективный характер суицида. Учитывая заразительность суицида, легко перерастающего в психическую эпидемию на грани болезни и здоровья, — можно сделать вывод о серьезной опасности влияния на психику современного человека mass media во всех его возможных на сегодняшний день формах.
Социолог Р.Хассан (R.Hassan; Флиндерский университет, Аделаида, штат Южная Австралия) изучил статистику самоубийств в своей стране за последние 10 лет. Оказалось, что ежесуточно налагают на себя руки в среднем 4.13 мужчин. Однако это число немедленно подскакивает до 4.62 в те сутки, которые следуют за публикациями на страницах двух ведущих австралийских газет — мельбурнской "Эйдж" и сиднейской "Морнинг геральд" — сообщений о подробностях чьего-либо недавнего самоубийства. Эта тенденция довольно отчетливо прослеживается в статистике добровольного ухода из жизни 19.425 представителей сильного пола за период между январем 1981-го и декабрем 1990 года. Во-первых, большинство публикуемых газетами подобных материалов посвящено самоубийствам именно среди мужчин, во-вторых, в Австралии, как и повсеместно, читатели газет чаще всего мужчины. Наконец, сильный пол обычно выбирает наиболее "насильственный" метод расставания с жизнью, так что попытка чаще оказывается "успешной", а "прекрасный пол", используя менее решительные методы, нередко возвращается к жизни и в статистику не попадает [4].
Все перечисленные выше социальные факторы (некоторые из них, безусловно, спорны в своей аксиологической части) составляют далеко неполный список сопутствующих суициду общественных условий, однако также как факторы историко-культурного ряда и константные суицидологические показатели, они мало что дают в раскрытии истинных причин такого явления как сознательное самоубийство.
Сознательный суицид преимущественно асоциален (чем менее интегрирована личность, тем более подвержена она суицидальным настроениям), глубоко эгоцентричен (статистика показывает значительное преобладание "эгоистического" самоубийства над "альтруистическим"), обусловлен не только рядом внешних условий, но и рядом скрытых от посторонних глаз внутренних индивидуальных причин. За дебрями всевозможной статистики часто упускается главное — личностный, неповторимый характер всякого сознательного сведения счетов с жизнью.
Человек, обладающий свободой "От" принятия самостоятельно решений, реже подвергает себя риску самоубийства. В каком-то смысле господин чаще кончает собой, чем раб на протяжении всей человеческой истории; богатый чаще сводит счеты с жизнью, чем бедный; склонный к рефлексии интеллектуал чаще подвержен суицидальным настроениям, чем простой рабочий. Степень социализации человека проявляет себя не в пользу самоубийцы, однако подлинная индивидуальная свобода оказывается важнее для человечества, чем рабство в любых его исторических формах, ибо именно борьба за свободу личности в обществе часто оплачивается кровью героев.
Например, замечено, что в ЮАР самоубийство среди белых во много раз превышает самоубийство среди менее благополучного черного населения. В США свыше 70% суицида происходит в среде белых, а не черных, что указывает на превышение в два раза самоубийств среди белого населения Америки, по сравнению с менее обеспеченным социальными правами негритянским населением. Однако в среде черных более распространены различные формы агрессии, тогда как агрессия белого человека направлена против себя самого. Ни для кого сегодня не секрет, что самоубийства в среде интеллектуалов во всем мире не редкость, в нашей стране, например, Академгородок время от времени потрясает весть о самоубийстве, в нем существует телефон доверия и в определенные дни прием у психотерапевта.
Известный американский философ и психолог У.Джемс называл суицид "болезнью развитого интеллекта", а русский писатель Ф.М.Достоевский раскрывал природу именно "умного самоубийства" как наиболее опасной его формы, к их перекликающимся исследованиям этого феномена стоит обратиться.
Джемс (1842–1910 гг.) — выдающийся американский психолог, создатель совместно с Ч.Пирсом прагматической концепции в философии, по-настоящему "болел" проблемой "интеллектуальной tedium vitae". Краткий обзор идей У.Джемса по данной проблеме представляет из себя следующую картину: существует два основных типа темпераментов человека в зависимости от отношения к наличному злу в мире, а именно: "однажды рожденные" — оптимисты и "дважды рожденные" — пессимисты. Преодоление разбалансированности психики, внешнее проявление которой практически незаметно; а внутреннее в форме пессимизма проявляет себя как раздвоенность сознания на "Я" реальное и идеальное, — возможно через сознательно подготавливаемый суицид, либо через обретение "вершины сознания" (т.е. через руководящую всем поведением человека идею, истоки которой лежат за пределами рационального, она есть ВЕРА в кого-то или во что-то как основной ограничитель абсолютной внутренней свободы). На этом моменте обретения веры на путях полной индивидуальной свободы внутри нашего "Я" Джемс заострял свое внимание и выстраивал целую концепцию индивидуальных оснований религии, или "многообразия религиозного опыта".
Ф.М.Достоевский, будучи не только гениальным психологом по своим природным наклонностям, но и сыном врача по своему социальному происхождению серьезно интересовался вопросами психиатрии, в частности, наблюдая за газетными публикациями фактов самоубийства. Он активно отстаивал позицию, что гораздо чаще, чем это видится современным врачам, самонасилие может явиться результатом не сумасшествия, а определенного характера мировоззрения.
В "Дневнике писателя" Достоевский предпринял попытку восстановить логику рассуждений "умного самоубийцы", назвав свою литературную миниатюру "Приговор", он облек ее в форму предсмертной записки. Логика "приговаривающего" самого себя к смерти строится на двух основных понятиях: несвободе рождения и свободе выбора смерти. Несчастный признается, что именно сознание обнаруживает перед ним конечность индивидуального бытия, "грозящий завтра нуль", который не уничтожает даже возможное достижение всеобщей человеческой гармонии. В несоответствии себя миру он приходит к самоубийственному выводу: "В моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдания, — вместе со мною к уничтожению... А так как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого" [5].
По существу, и Достоевскому, и Джемсу удалось определить парадигму "несчастного сознания" самоубийцы-интеллектуала, заключенную в двух основных несоответствиях человека и мира: 1) тоска по гармоничному устройству мира, по тому, что "за пределами природы" существует дух, и полная невозможность доказать существование разумного начала вне человека; 2) тоска о Боге как всемогущей личности при невозможности доказать его бытие.
Джемс подчеркивал, что для интеллектуала такого рода "запрос" подобен "религиозной болезни" разума, когда на "нормальный религиозный вопрос" невозможно получить столь же нормальный ответ. Достоевский в отличие от Джемса, считал, что не всякая вера обладает для гетерогенного сознания спасительной силой, а только безусловная вера в бессмертие души.
Недавно "Независимая газета" опубликовала статью Н.Покровского "Прощай интеллигенция!", в которой автор попытался классифицировать направление ума и поведение русско-советской интеллигенции на протяжении двух последних веков. Несмотря на интересные замечания и некоторые убедительные выводы, Покровский как будто забывает о том, что отнюдь не только нравственные, или политические вопросы составляли стержень духовных метаний нашего интеллигента, ибо, как справедливо отмечал Достоевский, социализм есть не только и не столько рабочий вопрос, как вопрос "современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни".
Примечания
1.Д. Юм Сочинения: В 2 т. М., Мысль, 1996 — Т.2. — С. 698.
2.Philosophy // The journal of the Royal Institute of Philosophy / Published by Cambridge University Press // April, 1981, Vol. 56 (216) // Ed. by Renford Bambrough. — P. 193–202.
3.А.Л. Чижевский Космический пульс жизни. М., Мысль, 1995 — С.350–406.
4.New Scientist // 1995.У.148.2005.P.11 (журнал "Природа", 10/1996).
5.Ф.М.Достоевский Полн.собр.соч., Л., Наука, 1981 — Т.23.– С.148.